Опять у меня много друзей, земляков, желающих стать друзьями. Всех жалко, но возможности всем помочь нет. А отказы­вать в помощи трудно, ибо авто­матически становишься врагом. Ах, если бы знали заключенные, знала администрация, что, наученный горьким опытом работы в магазине и избегая излишков в «молокашке», я не однажды по три, четыре фляги молока выливал в канализацию. Стань это известно, не могу сказать, от кого пострадал бы больше, но грешником перед зэками считаю себя и теперь.

Еще каких-то полгода - и засветит возвращение домой, в родной Слоним. Ждал этого с нетерпением. Стал замечать: если сначала срок проходил незаметно и быстро, то ближе к его окончанию время замедлилось. Казалось, не будет конца этой неволе. Начал заполнять свое свободное и рабочее время поминутно, чтобы не замечать его медлительности. Баню посещал ежедневно, а иногда и два раза на день. Увлекся книгами и телевизором, много общался с друзьями.

- О чем, Миша, задумался? - услышал я однажды вопрос зашедшего ко мне Аслана Гусалова. - У тебя ведь скоро конец срока, у меня тоже. Только я отбыл двенадцать лет, а ты чуть больше шести.

- Знаешь, Аслан, такое чувство, что годы, проведенные за колючкой, остановили время.

- Вот так и у меня, - согласился со мной Аслан.

- Тебе что! - продолжал я.

- У тебя прекрасная жена, все двенадцать лет к тебе приезжала по три раза в год на свидания. Об этом все говорят и знают, а мне надо освобождаться и искать жену, один ведь не будешь век коротать.

- А что тебе переживать, приезжай ко мне во Владикавказ подберем тебе невесту, да еще какую!

- Спасибо за приглашение, - ответил я другу, - обязательно приеду, только не за невестой, а так - погостить, подышать горным воздухом.

- А невесту где найдешь? Дома что ли?

- Наверное, да, - ответил я Аслану.

- Пойдем, познакомлю тебя с заведующим банно-прачечным комбинатом - бывшим начальником уголовного розыска города Кисловодска Васей Цуркановым. А заодно и поговорим, отведаем хорошего чая, - предложил Асик.

- Ладно, пойдем, - согласился я, не переставая думать, какая у него порядочная жена, мать двоих детей, выросших без папы.

В зоне нередко присутствуешь, когда говорят о невестах и женах, соседках и сестрах. С чем-то соглашаешься, иногда приходится спорить, удивляться. При таких разговорах я пытался узнать у собеседника о психологическом климате в его семье, старался поделиться своей точкой зрения, не задевая и не ущемляя при этом его гордость и достоинство. Некоторые зэки были крайне обижены на женщин, высказывали негодование, говорили, что совершили ошибку, выбрав именно ту, которая стала женой, а зачастую и матерью детей. Не могу утверждать, что я был всегда прав, но желание отстоять и защитить женщину никогда не покидало меня. Из каких это шло побуждений, сказать трудно. Может, по причине того, что сам я рано расстался с женой Наташей. Однако защиту женщины всегда считал своим долгом.

- Аслан, сколько мать вынашивает дитя? - спросил я.

- Всякое бывает, но меди­цинское время - девять месяцев, услышал в ответ.

- А я вот уже шесть лет вынашиваю в планах доселе мне неизвестную девчонку. Хочешь, расскажу тебе о ней?

- Ну, давай, расскажи, очень даже интересно.

- Первое - ее имя Оля, фамилия пусть будет Алексеева. У нее белые волосы, большие способности к музыке; а главное - она хрупкая, изящная. Продолжать? - спросил я Аслана.

- Ну, конечно, я ведь слушаю, - ответил он.

- Она замужем, но мы так полюбили друг друга, что ее семейный союз распался. Я от нее без ума. И это только в мыслях, а представляешь, если случится такое на самом деле?

Асик заулыбался и заметил:

- Любовь приносит счастье. Что же до женской хитрости, желания обогатиться - это всегда имеет печальный исход.

- Может, ты и прав, но я хочу продолжить.

- Давай, фантазируй, у тебя это получается.

- Знаешь, - продолжал я, - эту девушку я обязательно разыщу, встречу на свободе и влюблюсь на всю жизнь. Она такая родная и вся моя и для меня. Даже называть ее я хочу Оляша или Ненаглядыш.

Разговаривать с Асланом на любые темы мне давала возможность наша давняя дружба, да и секретов между нами никогда не существовало.

- Обязательно побываю с ней в Москве, если, конечно, она сама будет не москвичкой.

- Миша, человек, ступивший в реку однажды, ступит в нее и во второй раз, - продолжал разговор Аслан.

- Что ты хочешь этим сказать? Если мы оказались в зоне однажды, то побываем здесь и во второй раз?

- Нет, - ответил Аслан, - я хочу сказать, что если твоя надуманно-придуманная замужняя невеста Оляша так смогла влюбиться в тебя, то возможно, что затем полюбит и другого мужчину.

Высказывание Асика мне не понравилось, и, желая прервать фантазии, я напомнил ему, что мы собирались пойти в гости к Васе Цурканову.

- Я уже успел забыть про это. Конечно, пойдем, тем более что он нас ждет, - ответил Аслан.

В банно-прачечном комбина­те нас встретил Василий, упрек­нул за опоздание и, обращаясь ко мне, сказал:

- Столько лет в зоне, а не знаешь, что мы земляки.

- Как? - удивился я. - Ты же из Кисловодска.

- Это так, но я четыре года обучался на стационаре в Минской высшей школе милиции. Много раз бывал в разных городах Беларуси, да и Минск знаю не хуже своего Кисловодска. А еще у меня там был роман с женщиной, живет в Серебрянке, чуть не поженились.

- Нравятся тебе наши белоруски? - спросил я.

- Что тебе сказать? Хорошие они хозяйки, и характер какой-то необычный. У нас на Кавказе девушки и женщины совсем другие.

- Это солнце виновато, - пошутил я. - Приезжай в Минск, я уверен, что женщина твоего романа ждет тебя.

- Договорились, обязательно приеду.

После непродолжительного разговора я пришел к выводу, что зря не познакомился с Василием раньше. Он очень общительный и компанейский, любит шутки и, как я сразу убедился, за восемь лет заключения очень привык к
крепкому чаю. Чуть более часа мы втроем отдыхали, болтали обо всем, шутили.

День заканчивался, всем необходимо было спешить на вечернюю проверку - «процедуру», как выражались зэки, которая сидела у всех, как говорится, в печенках. Она и мне надоела. В любую погоду осужденные выстраивались у зданий своих отрядов и их пофамильно проверяли трижды в день.

Возможность побега исключалась полностью. За шесть лет моего пребывания в зоне лишь один пытался бежать, однако тут же был застрелен часовым. Бдительность часовых сомнений не вызывала. Не зря солдат, заступавших в караул, подводили к стенду внушительных размеров, а там крупными буквами было написано: «Ты заступаешь на охрану контингента, владеющего любым видом оружия, любым видом автотранспорта, всеми приемами самбо и каратэ». Безусловно, их это настораживало, вызывало особое внимание во время несения караульной службы. Более чем сотне заключенных приходилось отмечаться у дежурного по колонии ежечасно, исключая ночное время, когда он сам проверял их сон тоже ежечасно. Стоило где-то высказаться о желании побега, как сразу про это желание доносилось администрации, и в личной карточке такого зэка появлялась по диагонали красная полоса, что означало «склонен к побегу». Также могла быть нарисована синяя полоса, означавшая «Склонен к нападению». Их появление иногда было результатом ложного доноса или происков врагов из числа осужденных. Да и не только врагов. Ведь, по сути, криминогенный состав из числа бывших работников советских, партийных и правоохранительных органов достаточно хорошо владеет искусством интриг, в приличной степени знает их хитрые переплетения и извлекает из этого практическое применение. В результате именно таких интриг я чуть было не угодил в штрафной изолятор в третий раз.

По местному радио объявили о моем срочном вызове в режимную часть. Первая мысль: опять что-то стряслось. Прибегаю. Начальник этой части предложил мне написать объяснение, откуда в моей тумбочке появились бритвенный станок, пачка лезвий и крем «После бритья», изъятые утром при проведении обыска в отряде. Ошарашенный такой новостью, писать объяснение тем не менее я категорически отказался и заявил, что данные предметы мне не принадлежат, их кто-то подложил. Убеленный сединой майор почему-то поверил мне и только пригрозил, что если подложат во второй раз, то пятнадцати суток ШИЗО мне не миновать. На этом, правда, отпустил. Пришлось начать страховаться и чаще проверять личные вещи. Да и что говорить, береженого Бог бережет.

Но чье-то желание определить меня в ШИЗО не остывало. Спустя неделю после инцидента с бритвенным прибором меня вызвал в штаб начальник оперативной части капитан Булов. Не предложив присесть, он начал такой разговор:

- Нам стало известно, что готовится убийство Пети Нарыжного, личного секретаря начальника колонии. Данными, кто это готовит, располагаешь ты, тем более что ты лично присутствовал при разговоре по этому поводу.

Опять не было предела моему удивлению, и я ответил:

- Впервые слышу об этом. По-моему, тут не что иное, как дезинформация.

Конечно, начальника оперчасти мой ответ не удовлетворил, но возразить в действительности было нечего. Я ушел и стал обдумывать, кто же мой ярый враг, ведь он, ясное дело, существовал.

С первых дней в колонии у меня совершенно не складывались отношения с бывшим помощником генсека ЦК КПСС Л.И.Брежнева Бровиным, осужденным за крупные взятки. Не сложились эти отношения, кстати, и до моего освобождения включительно. А когда выяснились причины, то стало понятно: обыкновенная психологическая несовместимость. Одним из лучших друзей Бровина был Валера Сороко. Может, просто Бровин был в обиде на меня за шутку, высказанную при знакомстве и первой встрече, когда я задал вопрос:

- Что вы больше предпочитаете - водку или «Наполеон»?

Бровин, прикинувшись, что не понял, ответил мне вопросом на вопрос:

- А что такое «Наполеон»?

- Это такой торт, - сказал я, улыбнувшись, и сразу заметил, что Бровину это не понравилось.

Один раз я так же неуместно пошутил с Чурбановым, но он, обладая чувством юмора, отделался тоже шуткой. При встрече и разговоре с ним я спросил:

- Юрий Михайлович, кто старше по званию - вы, генерал-полковник МВД, или Бондарчук, генерал-лейтенант Советской Армии, отбывающий наказание за убийство жены?

Чурбанов, немного помедлив, ответил:

- Но он же не являлся заместителем министра обороны, это я был заместителем министра внутренних дел.

Удивляло и то, что Бровин совершенно не общался с Чуроановым, хотя они были хорошо знакомы на воле.

Конечно, чувства подавленности и не присущей свободному человеку отчужденности придавливали к земле каждого заключенного, но доводить себя до крайнего уныния не хотелось. Вот и предпочитали мы шутить, подкалывать друг друга.

Как-то в воскресный день я направлялся на территорию спортивного городка. Меня встретил и остановил начальник колонии.

- Зазуля, я не могу понять: почему ты ходишь не с разбитым лицом?

- А в чем я виноват, Иван Данилович? - резко выпалил я.

- Те бывшие работники ОБХСС, уголовного розыска, прокуратуры, которые ранее вылавливали работников торговли, занимавшихся обмером, обвесом, обсчетом, здесь умалчивают, что ты в магазине их обсчитывал, как детей. Не удивляйся: именно таким способом образовывались излишки.

Для меня эти слова стали сильнейшим ударом. Что ответить: возразить или промолчать? Нет, спорить с Жарковым бесполезно, иначе можно загреметь, и я решил: пусть будет так, как говорит он. Я промолчал, а значит, вроде бы согласился с его словами.

До полного освобождения оставалось три месяца. Отбыв почти шесть лет наказания, я вдруг почуствовал себя как мальчишка, обиженный «хозяином». Но терпел шесть лет. Думал: как-нибудь переживу и оставшиеся три месяца, внушал себе это, хотя в условиях 13-й колонии на счету был каждый день.

Мне трудно сравнивать мою тогдашнюю жизнь с жизнью осужденных в других колониях, но понимаю: везде несладко.

Народная Воля, 29 марта 2016