Конец августа. Горьким соком земли наливаются ягоды рябины. Горечь земли. Заметили их птицы, облетели по несколько раз, но даже не присели на ветви, приберегли до конца зимы. Вот тогда им раздолье: вопьются клювом в одну, а на землю сыпанёт гроздь ягод, настоянных на морозе. Как бусинки разлетятся и капельками крови, заалеют на снегу.

– Ты мне скажи, добрый человек, почему здесь, на этой вот тропинке, выросла это красавица рябина?.. А, не знаешь!.. Чтобы быть ближе к людям.

Я пожал плечами. Что мог ответить этому старику, который несколько лет уже сидел вот у этой рябины. Может и сжился с ней. Под присмотром его глаз росла. Присел на самый краешек дедова кожуха. Некуда в раннее утро было спешить. Пусть мама ещё немного подремлет. Ночью-то не спала, меня ждала. Чувствовала, что появлюсь сегодня на пороге родного дома.

И старик продолжал:

– Значит, чтобы отойти от зимы, птицам нужно нечто такое, забродившее, ядрёное. Вот и клюют эту ягоду. Приспособились, научились у человека... Ты видел пьяных петухов, а? А я, брат, вот этих птичек видел.

Старик замолчал. Несколько раз вздохнул:

– Ты вот скажи, кто кого научил? Человек птицу, или птица?

– Но мы с тобой не выпиваем…

– Да это и неважно. Многие проходят мимо. Перед глазами мелькают. Что не спросишь, не ответят.

–Да и я не больно разговорчивый с тобой…

– С тобой и молчать, Илларионович, интересно… И всё по ягодам, по ягодам – человек.

– Старик, чтобы ты сказал, если узнал, что я отступился и упал?

Был ли для меня важен его ответ, не знаю. Скорее, из бессознательного любопытство, спросил. Или захотелось успокоить душевную боль. Некому было довериться. Вот и спешил к матери, ибо она поймёт, подскажет. Да вот и не донёс эту боль. Поделился с стариком. А зачем, у каждого своя боль.

– Ну чтобы я сказал?...

И старик замолчал. И поднял на меня свои глаза. Господи, сколько в них я увидел боли! И всматриваться стал в мою душу. И отвёл глаза на рябину.

– Илларионович, сумей подняться на встречу солнцу… Оно вот опускается за тот вот лесок, а утром опять поднимется. У солнце своя правда. И оно из-за дня в день этой правдой питает каждую ягоду, травинки, каждого человека… Вот поднимаемся и… иногда приходится упасть. Солнце – то каждым тёплым лучиком в душу входит. Посиди немного с со мной, вот оно взойдёт и согреет.

И старик замолчал. Задремал? И не стал его тревожить. И стал я ждать солнце. Оно сегодня как всегда появиться вон из-за того леска. Вначале скользнёт по верхушкам елей, а потом его лучи коснуться и лица старика. И меня.

– Ты ещё здесь? Задремал. Скоро коров погонят. Немного осталось. Всё невкусное, магазинное. А твоя-то – держит. Угощает молочком.

И нечего мне было сказать. Попробую сам свежего.

– Иди к отцу Владимиру в храм… Он тебе растолкует про дивный тёплый свет. И у него своя правда.

И старик вздохнул. И задумался я про этот свет. Запах восковой свечи не сравниться я горечью этой рябины. У каждого свой вкус.

– Эх, Илларионович, только мёртвые не могут подняться… Сколько живу, ни разу не видел. А может ты увидел?

Пожал плечами.

– Живые, которые идут в полный рост, никогда не смотрят под ноги. Движение и то, что под ногами, не совместимо. Понимай как хочешь… Вставай и иди дальше… Загляни к отцу Владимиру, он тебе может по-другому расскажет. И крест даст поцеловать.

И старик глубоко вздохнул. И поднялась рука, чтобы перекреститься… Моя и его рука.